Быт юнкеров.
День юнкеров, в соответствии с распорядком дня, был предельно загружен. Не было какого-то времени для свободного, праздного времяпровождения. Все время было занято проведением разных мероприятий. Но и в этом распорядке были отдушины, было время, когда можно было остаться наедине с самим собой, заняться, хотя и на непродолжительное время, любимым делом.
Основное место времяпровождения в ночное и частично в дневное время было спальное помещение. В спальном помещении кровати стояли попарно, и около каждой пары кроватей была тумбочка для личных вещей на два человека. Это фотография спального помещения Иркутского пехотного юнкерского училища.

На фотографии видно, что постель накрывалась байковым одеялом вместе с подушкой. Заправка постелей разительно отличается от заправки постелей в Советской Армии, если кто помнит. На фотографии мы видим, что в изголовье кровати стояла вешалка, на которой размещался головной убор. В спальном помещении располагалась пирамида с оружием. Таким же было и спальное помещение в Одесском пехотном юнкерском училище. Это видно на рисунке, помещенном в журнале «Юнкерские досуги».

Так же наброшено одеяло, тумбочка, вешалка для головных уборов. Юнкера имели четыре формы одежды: парадную; обыкновенную; служебную; домашнюю. Парадная форма включала: мундир, укороченные шаровары, поясной ремень, у фельдфебелей белый кожаный ремень (в реальности это был кожаный ремень палевого цвета), высокие сапоги, кивер с помпоном и кистями, награды и нагрудные знаки, белые замшевые перчатки, шинель, наушники по особому распоряжению. При всех формах одежды носился штык в ножнах. На этих снимках юнкера в парадной форме одежды.

Особой гордостью юнкеров были сапоги и белые замшевые перчатки. На снимке у некоторых юнкеров специально пошитые сапоги, у этих сапог голенища без складок, без единой морщины.
Обыкновенная форма одежды отличалась от парадной тем, что юнкера надевали кивер без помпона и коричневые перчатки вместо белых. Что касается шинелей, то их, как и при парадной форме, полагалось надевать только в рукава.
Служебная форма одежды включала: мундир, который, как правило, в расположении училища по приказанию начальника училища заменялся рубахой, укороченные шаровары, поясной ремень, высокие сапоги, бескозырку (у фельдфебелей фуражка была с козырьком), воинские награды и знаки, коричневые перчатки, шинель в рукава или внакидку, наушники в особых случаях, башлык по особому приказанию.
Домашняя форма одежды носилась юнкерами на лекционных занятиях, во время отдыха, некоторых строевых занятиях. Эта форма состояла из гимнастерки защитного цвета с погонами, шаровары черные длинные, поясной ремень, короткие сапоги, бескозырки при выходе из здания училища, награды и знаки носились по желанию, как и шинель.
Таким образом, юнкера имели 3 вида головных уборов: кивер, бескозырку и летнюю фуражку. На этом фото юнкера Одесского пехотного юнкерского училища в фуражках.

Общим для всех форм одежды были погоны. Погоны Одесского пехотного юнкерского училища имели вид, приведенный на фотографии.

Поле погона было белым с синей каймой по периметру погона.
Награды на груди юнкера обязаны были носить при парадной и обыкновенной формах во всех случаях, при служебной же - только в отпуске. Кресты и медали надевались либо на мундир, либо на гимнастерку, либо прикреплялись к шинели, надетой в рукава.

Нагрудные знаки, установленные для лиц, окончивших высшие или средние учебные заведения гражданского ведомства, юнкера имели право носить при всех формах одежды, когда о том объявлялось в приказе по училищу.
Полученные за состязательную стрельбу в училище значки и призовые часы с цепочкой навыпуск юнкера имели право носить при парадной и обыкновенной формах, а также при служебной форме - в отпуске. Носить очки юнкера могли только вне строя. Им также запрещалось носить пенсне, кольца, и брелки. С 1911 года юнкерам разрешалось носить часы, не выставляя при этом цепочки. Прическа у юнкера должна была быть аккуратной. Волосы на лбу не длиннее вершка (4,5 см), вокруг ушей, на висках и на затылке под гребенку. Разрешались усы, бакенбарды и даже бородка. Если бороды не было, то подбородок чисто выбрит. А вот усы брить запрещалось. Если взглянуть на дореволюционные фотографии, то на них видим мужчин с усами. До революции мужчина без усов воспринимался так же, как женщина с усами.
Питание юнкеров не отличалось особым изыском. По воспоминаниям бывших юнкеров пища была простая, но сытная и вкусная. Из-за стола вставали вроде сытыми, но, в то же время, еще чего-нибудь съели бы. Поэтому многие юнкера пользовались посылками, получаемыми из дома, или покупали что-нибудь из продуктов дополнительно, пользуясь своими сбережениями.
А.И. Деникин, сам бывший юнкер Чугуевского пехотного юнкерского училища, писал: «Большинство юнкеров получало из дому небольшую сумму денег на мелкие расходы. Богатых, кажется, у нас не было; во всяком случае, в стенах училища разница социального или имущественного положения не бросалась в глаза и никогда нас не разделяла. Но были юнкера бездомные или очень бедных семей, которые для удовлетворения своих мелких нужд должны были довольствоваться одним казенным жалованьем, составлявшим тогда 22½ - 33⅓ коп. в месяц. Такие редко ходили в отпуск и не уезжали на каникулы, оставаясь круглых два года в стенах училища, опустелых и страшно неуютных в дни разъезда. Не за что бывало купить табаку, зубную щетку, даже послать письмо... Но переносили они свое положение стоически: я не помню ни нытиков, ни приживалов».
Питались юнкера в столовой, пища готовилась на кухне. В обеденном зале столовой за стол садилось до 14 человек.

Если взглянуть на эту фотографию, то видим, что бачки для первого и второго блюда, чайники сохранили свой дизайн до наших дней. Чайник вмещал чай, сахар и кипяток на 14 человек.
Во время обеда в столовой, кроме дежурного офицера, могли присутствовать и другие офицеры училища, которые наблюдали за тем, чтобы юнкера вели себя за столом прилично. Иногда столовую посещал начальник училища. Столовое довольствие юнкеров вел один из офицеров училища. От него зависело полноценное питание. На питание юнкеров в 1906 году выделялась сумма, определяемая стоимостью 0,48 золотников чая, 6 золотников сахара (золотник – 4,27 г.) и дополнительно 15 коп. на каждого юнкера в день. Питание улучшалось за счет сбережений продуктов от того, что при убытии юнкеров из училища в увольнение или другие отлучки, они не пользовались всеми видами довольствия. Таким образом, на их питание деньги не тратились. Поэтому от юнкеров настоятельно требовалось сообщать о том, что они не будут, например, на обеде. Кроме того, сами юнкера за счет своих сбережений покупали что-то из продуктов и передавали на кухню. Юнкера для службы в кухонном наряде не назначались. Для этого были специальные лица из числа солдат. Дежурным по кухне и его помощником назначались юнкера из числа начальствующих юнкеров. Рядовые юнкера назначались только во внутренний наряд по роте. Следует еще сказать, что на 5-8 юнкеров назначался солдат для выполнения обязанностей денщика. Денщик приводил в порядок форму одежды, чистил сапоги, выполнял разного рода мелкие поручения.
Большое внимание уделялось внешнему виду юнкеров, увольняющихся в городской отпуск. При зачислении в училище юнкера предоставляли командованию училища адреса родственников или хороших знакомых, у которых они могли проводить время. В основном увольнялись в городской отпуск один, два раза в неделю. При увольнении юнкеру уделялось особенное внимание. Здесь проверялось и уделялось внимание всему, начиная от внешнего вида, умения отдавать честь, поведению в общественных местах и т.п.
Еще один бывший юнкер Ю.В. Макаров писал: «В течение целых двух лет, особенно на младшем курсе, процедура увольнения в отпуск, была для юнкеров сложная и довольно страшная. Рядом с главной лестницей, на площадке перед дежурной комнатой, было вделано в стену огромное зеркало, больше человеческого роста. Дежурный по училищу офицер отпускал юнкеров в определенные часы, в два, в четыре и в шесть. К этому часу со всех четырех рот на площадку перед зеркалом собирались группы юнкеров, одетых, вымытых и вычищенных так, что лучше нельзя. Все, что было на юнкере медного, герб на шапке, бляха на поясе, вензеля на погонах, пуговицы, все было начищено толченым кирпичом и блестело ослепительно. На шинели ни пушинки и все скидки расправлены и уложены. Перчатки белее снега. Сапоги сияли. Башлык, если дело было зимою, сзади не торчал колом, а плотно прилегал к спине, спереди же лежал крест-на-крест, правая лопасть сверху и обе вылезал из-под пояса ровнехонько на два пальца, не больше и не меньше. В таком великолепии собирались юнкера перед зеркалом, оглядывая себя и друг друга и всегда еще находя что-нибудь разгладить, подтянуть или выправить. Наконец, били часы и из дежурной комнаты раздавался голос офицера:
-Являться!
Топография местности была такая: от зеркала на площадку нужно было сделать несколько шагов, повернуть направо и углубиться в длинный узенький коридорчик, куда входить можно было только и по одному. Пройдя бодрым шагом коридорчик, юнкер дебушировал в дежурную комнату, где прямо против коридорного устья за письменным столом сидел дежурный офицер и орлиным взором оглядывал приближающегося. Остановившись в двух шагах перед столом, юнкер со щелком приставлял ногу. Одновременно взлетала к головному убору его правая рука в перчатке, и не как-нибудь, а в одной плоскости с плечом, таким образом, что никому близко справа от юнкера стоять не рекомендовалось. Непосредственно за щелком ноги и взмахом руки, нужно было громко, отчетливо и не торопясь произнести следующую фразу:
- Господин капитан, позвольте билет юнкеру такой-то роты, такому-то, уволенному в город до поздних часов, билет номер такой-то.
На это мог последовать ответ в разных вариантах. Например, то, что случалось чаще всего, главным образом па младшем курсе:
- К зеркалу!
Это обозначало, что острый глаз начальства подметил какую-то крохотную неисправность в одежде и что всю явку нужно начинать сначала. Для этого нужно было вернуться к зеркалу, повертеться перед ним, спросить совета товарищей и еще раз стать в хвост.
Могли сказать и так:
- Явитесь в следующую явку!
Это обозначало более серьезную неисправность, вроде пришитой вверх ногами пуговицы с орлом. Тогда всю музыку нужно было начинать снова через два часа.
Говорилось и так:
- Не умеете являться. Вернитесь в роту и разденьтесь!
Это обозначало, кроме пролетевшего отпуска, всякие другие неприятные осложнения жизни, как, например, доклад курсовому офицеру и ротному командиру и экстра, практика в отдании чести, в явках, в рапортах и т.п.
Фраза, которую являвшийся юнкер надеялся услышать, состояла из двух слов:
- Берите билет.
Эта фраза произносилась тогда, когда на странице отпускной книги, которую замыкала подпись ротного командира, значилась и пребывала невычеркнутой фамилия искомого юнкера и когда в его одежде, выправке и рапорте самый требовательный комар не мог бы подточить носа».

Находясь в увольнении, юнкера должны были помнить, что честь училища превыше всего, а потому они были обязаны охранять эту честь повсюду, где бы ни находились, отличаясь благонравием, вежливостью, предупредительностью и скромным поведением. Рекомендовалось избегать случайных знакомств, вмешиваться в уличные ссоры, участвовать в разных сборищах. Предписывалось оказывать помощь полицейским по их просьбе при возникновении каких-либо беспорядков. Запрещалось курить на улицах и в общественных местах, держать руки в карманах, идти с дамой «под ручку». Находясь в театре, юнкерам запрещалось сидеть на своем месте до поднятия занавеса и в антрактах; быть в буфетах; участвовать в чествовании артистов. Запрещалось посещать публичные и частные увеселительные заведения, трактиры, гостиницы и меблированные комнаты, участвовать в азартных играх и т.п. Разрешалось посещать народные гулянья. Находясь в увольнении, юнкер имел штык на поясном ремне в ножнах. Юнкера не были обделены вниманием молодых незамужних женщин, стремящихся сделать себе хорошую партию, найти достойного жениха. Как и все молодые люди юнкера могли встречаться с одной дамой, а потом его внимание переключалось на другую, с которой он начинал встречаться, а иногда и поочередно, то с одной, то с другой. Это нашло свое отражение вот в этом дружеском шарже, опубликованном в журнале «Юнкерские досуги» №1 за 1909 год.

На рисунке видим юнкера с усами, штыком на поясном ремне, идущего рядом с одной дамой, а навстречу идет другая, с которой, по всей видимости, он также встречался.
О том, что юнкера училища пользовались популярностью у женской части общества, отмечал А.И. Деникин, знавший жизнь юнкеров изнутри. В своей книге «Старая армия. Офицеры» он писал: «Бывали и эпизоды явного вовлечения юнкеров в свои сети практичными мамашами. В то время только эпизоды. Но в девятисотых годах на этой почве выросло бытовое явление. Вокруг некоторых училищ, особенно славилось Одесское юнкерское, плелась паутина всякими салопницами, вдовами мелких чиновников и другими неопределенного социального положения особами, обремененными дочками на возрасте.
Игра начиналась случайным будто бы знакомством с юнкером, о котором, конечно, наводились заранее справки. Он приглашался в дом и понемногу становился «своим», проводя там все отпускные дни, пользуясь заботами и ухаживанием. Ко времени производства в офицеры эта близость превращалась обыкновенно в жениховство и кончалась разно: свадьбой, житейской драмой или просто на ветер выброшенными временем и мамашиными деньгами. В первый же день после принятия мною полка мне пришлось столкнуться с такого рода явлением.
Пришли ко мне в номер гостиницы две дамы, только что приехавшие из Одессы. Мать пожилая ступкообразная женщина, с застывшей на губах сладкой улыбкой и лисьими ухватками; дочь лет восемнадцати, миловидная, с каким-то бесцветным выражением лица. С неподражаемым одесским акцентом, тараторя без умолку, мать поведала мне свое горе, прося защиты.
В полк недавно перед тем прибыл выпущенный из Одесского училища подпоручик Р. Он считался женихом ее дочери; но, после отъезда в полк, не написал ей ни разу.
Почуяв недоброе, дамы приехали в Житомир, и здесь от Р. услышали, что, в силу материального положения и своей молодости, Р. раздумал жениться...
- Подумайте, господин полковник, какое наше положение ведь все знакомые уже знают, через него людям стыдно будет в глаза смотреть... Целых полтора года ходил к нам каждый отпуск, товарищей приводил, обедали, ужинали. Мне не жалко, но ведь это чего-нибудь стоило?! А по мелочам сколько перебрал, так я за это и не говорю. Вы знаете, у него даже на билет в Житомир не хватило ведь это же я заплатила...
С первых же слов посетительницы было ясно, что тут не драма, а фарс. Говорила она долго, истомила пошлостью.
- Что же вам, собственно, от меня угодно, сударыня?
- Ах, Боже мой, ну, конечно, чтобы вы заставили его жениться. Вы же ж его командир.
- Этого я сделать не вправе.
- Тогда я подам на него в суд.
- Как угодно.
Подумала.
- Но... пусть бы он вернул, хотя мои расходы...
- Все, что вам должен подпоручик Р., может быть вам уплочено при условии, что вы дадите расписку о неимении к нему претензий.
Дама, очевидно, приготовлена была и к такому решению, потому что тут же, вынув из сумки листок бумаги и карандаш, стала быстро набрасывать обстоятельный счет, в который вошла стоимость обедов и ужинов, подарков, долгов и проезда обеих дам из Одессы в Житомир и обратно. И даже «убиток», понесенный на портсигаре, привезенном в подарок жениху...
- С монограммой. Вы сами понимаете, какая ему теперь цена. Только в лом...
Стоимость гостеприимства и все сомнительные расходы я беспощадно вычеркнул, бесспорные подытожил.
Вышло что-то около 300 рублей. Дама ушла, по-видимому, удовлетворенная. В тот же день, с согласия Р., казначей выдал приезжим деньги, с отметкой об удержании с него ежемесячно по 20 рублей. А вечером в офицерском собрании подпоручик в «обыкновенной форме» с трепетом входил в гостиную, где собрались частным порядком члены суда чести. Из-за закрытой двери гудел голос председателя, наставлявшего молодого человека в понятиях о достоинстве офицерского мундира».
Кроме увольнений в городской отпуск, юнкера устраивали вечера в училище. Так, 26 февраля 1910 года, в пятницу, в училище состоялся танцевальный вечер. 26 и 27 февраля были неучебными днями в гимназиях города. Вечер состоялся в праздник Сырной недели, в последние дни Масленицы. С 1-го марта начинался Великий пост. Кроме офицеров, преподавателей училища и их семейств на вечере присутствовали знакомые юнкеров, для которых было выделено по 50 пригласительных билетов на каждую роту. Перед началом танцев был небольшой концерт и поставлена одноактная пьеса. Программа концерта включала исполнение марша и попурри из малороссийских песен ансамблем балалаечников. Хор юнкеров исполнял отрывки из опер. Аккомпанировали госпожа Е. Бавлинка и юнкер Якименко. Дуэт в составе госпожи Е. Бавлинки и юнкера К. Глущенко исполнил «Студенческую песнь». Во втором отделении была поставлена одноактная пьеса «Все мы жаждем любви» сочинения подполковника П. Горлецкого, главного редактора журнала «Юнкерские досуги». Действующими лицами пьесы были молодящийся старичок, старая дева, гимназистка и гимназист. Роли исполняли юнкер Павловский и Гинкулов, госпожа Дамир и Петрова. По окончании спектакля гостям были предложены чай с бутербродами и фруктами. Танцы продолжались до 2-х часов ночи под оркестр 16-го Стрелкового Императора Александра III, ныне Его Величества полка.
О таких танцевальных вечерах писал А.И. Деникин: «Танцевали до упаду, веселились до рассвета, пропадали без всяких формальностей на всю ночь, привозя и увозя своих белокурых и чернобровых знакомых. И юнкерские казематы могли бы порассказать о многом...
Несколько дней потом юнкера жили воспоминаниями о празднике».
Но не только танцами и вечерами жило училище. Юнкера писали стихи, разного рода статьи, делали рисунки с натуры, помещая их в журнале «Юнкерские досуги».

Юнкера руководили оркестрами, хорами, чтецами и другими самодеятельными группами. Вот еще один безымянный жетон Одесского пехотного юнкерского училища, возможно, давался юнкеру за отличное руководство хором.

С появлением кинематографа, предпринимались меры по привлечению этого изобретения в учебный процесс. Вернемся опять к автобиографической повести В.П. Катаева «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона». Маленькому Вале Катаеву посчастливилось побывать на первом показе кино в юнкерском училище. В приведенном ниже отрывке из повести, он отметил увлеченность юнкеров самодеятельностью. Юнкера с большой охотой принимали участие в любительских спектаклях. Ставились спектакли по произведениям А.П. Чехова и других авторов. Большим подспорьем для постановки любительских спектаклей был литературно-художественный сборник стихотворений, монологов и рассказов «Чтец-декламатор». Вот что писал В.П. Катаев: «В юнкерском училище, где два раза в неделю мой папа преподавал русский язык и географию, была назначена демонстрация нового изобретения - живой фотографии братьев Люмьер. До этих пор съемки живой фотографии производились за границей, а у нас их показывали в иллюзионах. Теперь же, оказывается, и у нас в России открыли секрет живой фотографии. Разумеется, этим, прежде всего, как полагается, заинтересовалось военное ведомство, с тем, чтобы по мере возможности применить это изобретение для своих целей. По этой причине предполагающаяся демонстрация живой фотографии в юнкерском училище имела в некотором роде секретный характер и посторонние не допускались. Папа обратился с просьбой к начальнику училища, и генерал разрешил папе привести с собой меня, однако с тем условием, чтобы я ни в коем случае не разглашал результаты демонстрации.
Папа строго потребовал от меня соблюдения этого условия, и я побожился ничего не разглашать.
...И вот наступил день, когда мы с папой, поднявшись по холодной парадной лестнице юнкерского училища, где в нише стоял гипсовый бюст государя императора, а невдалеке от него сидел на стуле дежурный трубач со своей медной трубой, очутились в громадном сводчатом коридоре, служившем одновременно и церковью, и столовой, и гимнастическим залом, и театром, где на маленькой сцене раза два в год юнкера-любители, загримированные, переодетые, в накладных бородах, усах и париках, разыгрывали разные водевили вроде «Аз и Ферт», «Жених из долгового отделения», «Медведь» и «Предложение» Чехова и прочее, а также устраивались дивертисменты, где те же юнкера декламировали популярные стихи и монологи из «Чтеца-декламатора», например «Сумасшедший» Апухтина, начинавшийся обыкновенно с того, что  юнкер-трагик, опираясь на спинку перевернутого перед ним стула, начинал фальшивым, дрожащим баритоном:
«Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх и можете держать себя свободно, я разрешаю вам. Вы знаете, на днях, я королем был избран всенародно...»
Или же другой юнкер, но уже не трагик, а комик развязным жирным голосом души общества произносил из того же «Чтеца-декламатора»:
«Солнце село за горою. Возвращался с поля скот. А хозяин на коровок любовался у ворот. Колокольчик за плотиной прозвенел, и в тот же миг, глядь, сосед его въезжает в двор на дрожках беговых. К гостю бросился хозяин: -  Петр Семеныч! Вот не ждал!.. Я иду встречать скотину, а господь мне вас послал...» - что неизбежно вызывало в публике взрыв здорового хохота.

Или: «Смотри, - свинья какая с поля идет, - заметил Коле Саша, - она, пожалуй, будет, Коля, еще жирней, чем наш папаша». - Но Коля молвил: «Саша, Саша! К чему сболтнул ты эту фразу? Таких свиней, как наш папаша, я не видал еще ни разу!»
Нечего говорить, что тут уж юнкера-зрители валились от хохота с длинных скамеек, а у полковника, инспектора классов, колыхался живот, сотрясая хрупкий стул, поставленный впереди, рядом с креслом генерала - начальника училища, прятавшего улыбку под нафабренными немецкими усами.
Теперь на месте сцены был натянут большой полотняный экран, что придавало всей атмосфере военно-учебного заведения с его запахами солдатского сукна, вареной капусты и светильного газа, с его двумя часовыми-юнкерами возле знамени в темном чехле и дневальным за столиком возле входа нечто весьма  таинственное, многообещающее.
Помещение уже было переполнено юнкерами, занимавшими ряды длинных скамеек, впереди на стульях разместилось начальство, а сзади на специально для этого случая изготовленной деревянной подставке возвышался сложный проекционный аппарат: два медных колеса с намотанной на них перфорированной, легко воспламеняющейся целлулоидной лентой и еще более сложный осветительный прибор вроде спиртово-калильной лампы, распространяющий острый запах эфира; иногда этот прибор издавал пронзительный зудящий звук. Вокруг суетились операторы, с усилиями стараясь наладить свой механизм. Это им долго не удавалось. Начальство выражало нетерпение. Инспектор классов несколько раз вставал со своего стула и подходил к аппарату, проявляя беспокойство и строго отдавая различные приказания на случай, если вдруг возникнет пожар.
...Вообще в основном все боялись пожара, который, без сомнения, может вдруг охватить здание училища...
Мы с папой, как люди штатские, сидели сбоку на стульях, несколько позади начальства, но впереди юнкеров. Это наше полупривилегированное положение хотя и льстило моему детскому самолюбию, но все же оставляло известный неприятный осадок.
Наконец механизм был приведен в порядок и в помещении погасили газовые рожки. Белый луч осветил экран, на котором появились громадные силуэты что-то делающих рук с растопыренными пальцами, стриженых голов, носов, наконец промелькнула тень целлулоидной ленты с четкими квадратными отверстиями перфорации; тень ленты завилась, завинтилась как стружка; тени рук взяли ее за край и что-то с ней сделали, по-видимому, не без труда всунули в щелкнувший аппарат. Кто-то стал крутить ручку барабана, раздалось мерное металлическое стрекотание, и на освещенном экране появилось громадное фотографическое изображение хорошо знакомой всем нам Шестой станции большефонтанской железной дороги. Волшебство заключалось в том, что это фотографическое изображение было живое. Через полотно узкоколейки пробежала собака с хвостом как бублик; по ту сторону полотна шевелилась листва акаций и среди листвы виднелись белые солдатские палатки: летний лагерь модлинского полка; несколько человек на перроне, повернувшись к нам лицом, с любопытством, размахивая руками, что-то рассматривали - вероятно, синематографический аппарат, которым их снимали; затем вдали показались клубы пара, вылетающего из головастой трубы паровичка-кукушки, замелькали открытые летние вагончики с парусиновыми занавесками; поезд остановился, и на перрон стали выпрыгивать офицеры в белых летних кителях; замелькали фуражки в белых чехлах и блестящие шевровые сапоги, некоторые со шпорами; прошли дамы в кружевных платьях, с кружевными зонтиками...
...все это было не заграничное, не парижское, а свое, русское, хорошо знакомое, одесское, даже будка с зельтерской водой, из которой с любопытством выглядывала черноглазая продавщица в прическе а ля исполнительница цыганских романсов Вяльцева. Я чувствовал прилив патриотизма, гордость за успехи родного, отечественного синематографа и в то же время сожаление, что в то время, когда происходила съемка, меня не было на Шестой станции и я не мог увидеть самого себя – маленького гимназистика на живой фотографии...
Чудо продолжалось минуты три, четыре - и вдруг все кончилось. Зажегся газ.
- Господа, сеанс окончен! - провозгласил чей-то торжествующий военный голос.
И я снова очутился в будничном, несколько сумрачном, несмотря на газовое освещение, мире юнкерского училища. Начались восклицания, общее восхищение.
Кто-то кого-то узнал на экране, кто-то узнал самого себя и божился, что это был именно он, юнкер, подошедший к киоску с зельтерской водой и выпивший стакан шипучей воды с сиропом ром-ваниль».
С началом Первой мировой войны было увеличено количество юнкеров в училище. Их стало на 35 человек больше. Общее количество юнкеров в училище составило 435 человек. Был введен также ускоренный выпуск юнкеров из училища.
В 1917 году в жизни страны произошли большие изменения. Но, несмотря на это, училище продолжило свою жизнь. В повести «Зимний ветер», описывая события конца 1917, начала 1918 года, В.П. Катаев писал: «...А мимо нас по Французскому бульвару шла рота юнкеров ускоренного выпуска, с заломленными бескозырками; печатая шаг по шоссе, они лихо, с присвистом пели: «У моей соседки синие глаза. У моей сосе-едки си-ни-е глаза. С голубы-ым отливом, точно бирюза. Не хочу я, ма-ама, штатского любить,  а хочу я, ма-ама, за военным быть»...
Но перемены в жизни страны коснулись и училища. Как писал А.И. Солженицын: «С другой стороны, удивительно и проявление евреев-юнкеров Одесского училища. В конце марта в него было зачислено 240 евреев-новичков. А через 3 недели, 18 апреля по ст. ст., был первомайский парад в Одессе – и, демонстративно на нём, юнкера шли с пением древнееврейских песен. Понимали ли, что русского солдата этим не увлечёшь? так – чьими же офицерами они предполагали стать? Годилось бы это для отдельных еврейских батальонов. Однако, отмечает генерал Деникин, в ходе 1917, при всём успехе формирования национальных полков (польских, украинских, закавказских, а латышские были уже раньше), «только одна национальность не требовала самоопределения в смысле несения военной службы – это еврейская. И каждый раз, когда откуда-нибудь вносилось предложение – в ответ на жалобы [то есть, как плохо принимают в армии офицеров-евреев] – организовать особые еврейские полки, это предложение вызывало бурю негодования в среде евреев и в левых кругах и именовалось злостной провокацией».
Летом 1917 года в Одесском пехотном училище были произведены в офицеры 160 евреев-юнкеров.

В 1918 году Одесское пехотное училище прекратило свое существование. А. Марков в произведении «Кадеты и юнкера в Белом движении» писал: «В январе 1918 года юнкера Одесского пехотного училища, вместе со своими офицерами, были окружены в здании училища со всех сторон красногвардейскими бандами. Оказав им энергичное сопротивление, юнкера только на третий день боя, и то по приказанию начальника Училища, полковника Кислова, оставили здание одиночным порядком и группами, чтобы пробраться на Дон и вступить в ряды Добровольческой армии».
Таким образом, Одесское пехотное юнкерское училище, позже Одесское военное училище прекратило свое существование в городе Одессе. В здании, где располагалось училище, позднее размещались различные военные учреждения.

На этом пока остановимся. Продолжение будет.

Ю. Парамонов

Источники.
А.И. Куприн. Юнкера
А. Воробьева, О. Пархаев. Российские юнкера 1864 - 1917. История Военных училищ
В.П. Катаев. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона
Правила воинского чинопочитания и отдания чести отдельными лицами и в составе команд. 1884 г.
Инструкция для руководства юнкерам. 1906 г.
Общий состав чинов ведомства военно-учебных заведений. 1899, 1902, 1904, 1905, 1910 гг.
Журнал «Юнкерские досуги» за 1909, 1910 гг.
А.И. Деникин. Старая армия.
Ю.В. Макаров. Моя служба в старой гвардии 1905-1917. 
А.И. Солженицын. Двести лет вместе (1795 - 1995) 
Сайт: http://shperk.livejournal.com/107038.html
Сайт: http://www.xxl3.ru/belie/markov_al/17.html