Длинная дамба Хаджибеевского лимана держит огромную массу воды. 15-го октября 1941 года дамба выглядела несколько по-другому. Каменистая отсыпка была не такой мощной, а дорожное полотно на несколько метров уже.

Эта дамба - уязвимое для Одессы место. По южную сторону - до самого порта, - заболоченная низина. Подрывные заряды закопали в трех местах, приблизительно посередине отсыпки. Взрывчатки было немного, расчет делался на то, что вода сама размоет прорыв.

Одесса была погружена во мрак. Чуть позже, когда на причалах началась интенсивная погрузка, в порту занялось несколько пожаров. С разных концов города послышались мощные взрывы. На Пересыпи вспыхнула, но всё никак не могла заняться по-настоящему, школа.

Сотрудник специальной команды НКВД поднес к бикфордову шнуру огонек. Желтый шипящий шарик покатился кубарем в темноту. Взрыв, потом злой вздох воды в камышах.

Через два десятка минут грязная волна ударилась в стены окраинных пересыпских домов. Затем поднялась по щиколотку, колени... В воде плавали листовки «Одессе быть!»

Этой же ночью НКВД подорвало городскую электростанцию, все хлебозаводы. Водопроводные краны окончательно пересохли. К утру сгорели практически все городские школы. Целыми остались лишь три заведения. Триста тысяч человек отлетели костяшкой на каких-то ужасных счетах.

Наши, родные, войска уходили из Одессы так, словно в городе не оставалось ни единой живой души.

О затоплении Пересыпи рассказывать трудно. Теоретически вода могла помешать румынам войти в город сразу, что называется, «на плечах противника». Предполагалось также, что вода из лимана помешает оккупантам восстановить заводы. Через несколько дней румынская администрация пригнала на Пересыпь несколько сотен гражданских лиц. Канавы для стока, которые люди выдолбили ломами в промерзшей земле можно обнаружить еще и сейчас. Через два месяца в городе появился электрический свет...

Датой начала обороны Одессы принято считать 8 августа 1941-го года. Из приказа № 25 Начальника гарнизона города Одессы контр-адмирала Г. Жукова:

«1. С 19:00 8 августа сего года гор. Одесса с окрестностями объявляется на осадном положении».

Партийные органы обратились с воззванием. Они напомнили, что «защита родного города — это кровное дело всего населения».

«Вооружайтесь всем, чем можно. Бутылка с горючим, брошенная в танк, камень, брошенный из окна, кипяток, вылитый на голову...» Понимание, что жители не расходной материал, еще не пришло.

Уже бомбили Одессу, полопались струны фронтов, но воззвание заканчивалось: «Да здравствует организатор наших побед великий Сталин!»

По городу растекались сизые от пыли колонны отступающих войск. На стенах мокро висели листовки. В них призывали к окончательному разгрому врага.

Кавалеристы одной из частей вошли в город с кумачовыми лентами через плечо. На лентах категорично белело: «Дон-Берлин».

Положение оборонительного района желало оставлять лучшего. Острая нехватка оружия приводила к огромным потерям. Рота луганских шахтеров, всего около двухсот бойцов, была отправлена в контратаку, получив только гранаты. Их положено метать из укрытия. Атаковали отважно. «Ур-р-ра!..» Возвратились немногие...

Член Военного совета Одесского оборонительного района (ООР) И. Азаров, направляясь с инспекцией на передовую, встретил в степи пехотинца. Рядом, на телеге, лежал серьезно обгоревший во время учебы матрос.

— Скажите, а Вы успеете бросить бутылку в идущий на вас танк?
— Бросить-то успеем, а вот успеем ли зажечь паклю (на бутылке), вот вопрос.

Эвакуация Одессы была предрешена еще в начале июля. В трюмы судов, в ржавую духоту грузили раненых, ценное оборудование. У грузовиков доставали моторы. Семьи актива и специалистов размещались больше в каютах. Кое-кто из тех, кому судьба благоволила, получал место на палубе.

Экипажи транспортов «Брянск», «Луначарский», «Фабрициус» и других состояли из 30-45 человек. Спасательные средства были рассчитаны только на команду. А на борт принимали по две-три тысячи человек.

Вдоль Приморской улицы, у железнодорожных путей, лежали штабеля пробковой коры. Пласт этой коры, который брал себе человек, был для него практически единственным залогом спасения. Шагнув на палубу, любой утрачивал свою персональную судьбу. Теперь он мог или попасть в Севастополь вместе со всеми, или с тысячами других утонуть.

Капитан т/х «Фабрициус» Михаил Григор: «Я видел буквально море голов, сбившихся на палубе... пассажиров. Лица почти всех были обращены на мостик».

Каждый эвакуируемый мечтал попасть на комфортабельный теплоход «Ленин».

27 июля 1941 года транспорт «Ворошилов» шел в составе каравана на Севастополь. На палубе, трюмах негде присесть. Плачь, стоны, невозможно достать воды. Огромная очередь у двери гальюна. Все испытывают гнетущее чувство страха. Страшный берег, страшная линия горизонта. Говорят про поплавковые торпедоносцы. Они поджидают жертву, качаясь на волне в укромном месте.

Паникеры кричат, что нельзя бросать за борт мусор: «Это сигнал для подводных лодок!».

Впереди «Ворошилова» уверено рассекает волну красавец «Ленин». По просьбе с его мостика т/х «Ворошилов» сбавляет ход. В ялик, вываленный по левому борту, спускается женщина, ее дети. Они должны пересесть на огромный, а, значит, надежный, «Ленин».

Всем понятно: у этой семьи серьезные связи.

Через несколько часов подорванный «Ленин» заваливается на борт. Днище теплохода вспухает над водой, как огромный черный пузырь.

В считанные минуты погибает более двух тысяч людей.

С транспорта «Ворошилов» направляются на спасение шлюпки. Они старые, дряхлые, вода сквозь щели быстро поднимается до сидений. Кое-как спасли человек двести.

Следует короткое расследование. Похоже, что единственная цель его дополнить список жертв. И виноватым объявляется сопровождающий караван военный лоцман. Он вывел судно на минное поле. Трибунал, и торопливый, с ощущением несправедливости залп. Позже выяснится, в пароход попала торпеда с подводной лодки.

На причалах неразбериха, вещи, много ненужных грузов. Гудки машин, рев сирен, залпы, плачь, плачь и плачь. Семьи рвутся навеки.

На Одессу регулярно налетают вражеские самолеты. Черные капли фугасов орошают желтый ракушечный город. Первая бомбежка произошла ровно через месяц после начала войны 22 июля. Первая бомба упала в переулок Маяковского.

Бомбы пронзают старые постройки насквозь. В доме на Ремесленной (Осипова) погибает сразу две сотни людей.

Бомбоубежище — это нечто условное. Пространство с хлипкими стенами, полное нервного молчания взрослых и икающего плача детей. Под потолком привязанное на электрический шнур маленькое колючее солнце.

В ту минуту, когда бомбардировщик улетает, все слышат скандал в квартире первого этажа. Мужской голос кричит, что лучше умереть снаружи. И то правда: в городе не было специальных команд для разборки рухнувших зданий.

Командование оборонительного района просит севастопольскую ставку отбомбить Бухарест, а на бомбах написать «За нашу Одессу!»

В Одессе шпиономания. Огонек в окне это пособничество врагу. Сигнал для бомбардировщиков. Как и вывешенная во дворе простынь. Одесса сушила белье по квартирам.

А вот схватили и повели разбираться несчастного в гетрах. Если ему повезет, то сумеет объяснить, что беженец из Бессарабии, мода такая... Ну, не выбрасывать же, хорошие ведь штаны.

В целях великой секретности с трамваев сняты указатели маршрутов. Вопрос: «А куда?» может вызвать серьезные неприятности.

Говорят, что расстрелян пожилой человек с опасной фамилией. Фамилия — Рихтер. Отец Святослава Рихтера, будущего всемирно известного пианиста.

На судах в порту закрашивают названия. Это приводит к неразберихе при посадке в ночное время.

Публицист Анатолий Кардаш со слов очевидца:

«Боялись диверсантов, слухов и паники, которую могла вызвать правда о фронте, и правда об эвакуации, и правда о евреях».

Крохотная девочка, услышав гудение подлетающего к городу бомбардировщика, вырывается из рук матери и мгновенно забирается на подоконник. У неё папа — летчик. И дома, до войны, бывал редко. Самолет подлетает ближе:

«Папа прилетел!..» - кричит девочка радостно. Мать в полуобморочном состоянии. Окружающие мгновенно глохнут...

А на фронте безудержно лили кровь: не жалея свою - и с ненавистью чужую. В августе советские потери составляли до 1000 человек в день. За этот месяц в госпитали поступило раненых - 25 тысяч.

На одном из участков обороны румынам трижды предлагали перемирие, чтобы убрать горы трупов. Ядовитый воздух струится, затекая в окопы.

Кто помнит, вспомнит: после войны маки были величиной с кулак. Жуткие, лохматые, они особенно любили сумрак окопов. Эти цветы не собирали...

В сентябре положение не улучшилось. Только за двенадцатое число раненых — 1900 человек.

Потери в румынских частях еще более катастрофичны.

Из приказа маршала Иона Антонеску: «Командиров полков, батальонов, рот, чьи части не наступают со всей решительностью, снимать с постов, предавать суду».

Шутка истории: статья, по которой их осуждали, в румынском законодательстве была 58-ой... По 58-ой судили и с другой стороны...

Офицеры должны были косить отступающих с позиций подчиненных из пулемета.

Генерал-майор Иван Петров:

«9-10 октября румынские войска попытались перейти в наступление. 33 румынский полк потерял до 500 человек пленными, 1200 убитыми и ранеными».

С 25-го августа в городе введена карточная система распределения продуктов. Норма хлеба на работающего — 800 граммов. Всего выдано, вернее, распределено, 360 тысяч карточек. А что с беженцами?.. А что с беженцами всегда?..

Катастрофически не хватает воды. Домовые тройки опечатывают в квартирах краны, бачки. В конце приказов на тему воды упоминается про кару, соответствующую историческому моменту. Она называется «закон военного времени». Об этих законах мы поведаем немного позже.

15-го сентября был взорван Воронцовский маяк. Деяние бессмысленное. Якобы, чтобы сооружение не служило ориентиром для артиллерийской стрельбы. А ведь для этого маяк было достаточно покрасить в зеленый цвет. Тем более, что стрельба могла корректироваться на силуэт Оперного театра и белую полосу Потемкинской лестницы.

Положение Одессы значительно улучшилось после десанта в Григорьевку. Благодаря высадке удалось прекратить обстрел порта. Но в любом случае людские ресурсы пошли на убыль.

Положение в Крыму окончательно опрокидывало все планы на оборону. По совету Ставки эвакуация войск должна была проводиться «с соблюдением секретности и приемов дезинформации». Но уже шестого октября румынские звуковещательные станции на передовой сообщают: «Одессу большевики оставляют». 9-го октября. Член военного совета И. Азаров:

«В городе произошли вспышки мародерства. Преступные элементы призывают граждан громить продовольственные магазины...

...дал им право расстреливать... на месте. Беспорядки в городе удалось пресечь». В воинских частях появились первые дезертиры.

Уже ясно, что предварительный план эвакуации, предложенный Ставкой откровенно опасен.

Контр-адмирал Г. Жуков: при его исполнении «... останутся не вывезенными 9000 лошадей, 2500 автомашин, 90 паровозов, 180 тракторов, 8000 повозок...»

Генерал И. Петров, Командующий Приморской армией: «Ну и уплывайте с вашими кораблями к чертовой матери! Я с этими людьми воевал, а теперь брошу их здесь?..»

Безотказных фронтовых лошадок тысячами отправляют на мясокомбинат. В городе полным полно колбасы. В последнюю ночь многие сотни лошадей будут расстреляны прямо у кромки причала.

Тех, кто не попал, не смог или не захотел уплыть на большую землю, в городе оставалось не менее трехсот тысяч.

Власть медлит с раздачей населению продуктов. Легендарная формула «Казнить нельзя помиловать» в Одессе превращается в «Продукты раздать нельзя уничтожить».

В госпитали непрерывно поступает поток раненых. Какую-то часть из них придется оставить. На маловероятную милость врага. Из оставленных в больнице на Слободке кой-кому повезло.

Командованием утвержден рискованный, а потому имеющий серьезные шансы, план эвакуации войск. Всех в одну ночь. Одним караваном.

Член Военного совета И. Азаров:

«Будем действовать, как решили, договорились мы. Возьмем всю ответственность на себя».

Ставка нехотя соглашается и обещает прислать максимум флота из того, что возможно. Вдоль побережья конфискуются любые плавсредства — вплоть до баркасов.
Ночью, в течение нескольких часов, на корабли и суда должны сесть около 40 тысяч бойцов.
Маховик событий раскручивается до мелькания фактов.
Специальная группа НКВД начинает расстрел пленных румынских солдат. За время обороны на Большую землю вывезли лишь несколько сотен. Сейчас их скопилось несколько тысяч.
Георгий Татаровский, член диверсионной группы Молодцова-Бадаева, утверждал, что это деяние происходило в одном из артиллерийских складов на 3-й станции Люстдорфской дороги. Несколькими днями позже, теперь уже румыны, сожгут там же около 25-ти тысяч людей.
На Маразлиевской, в здании НКВД, содержатся пленные румынские офицеры, «лица задержанные»... Времени не остается. Расстреливают во дворе, по камерам.
На войне хуже, чем на войне.
После ухода наших войск в порту из-под причалов начнут доставать автомашины, к баранкам которых будут привязаны трупы. Один из одесских старожилов будет впоследствии рассказывать: «Водители делали одну ходку и категорически отказывались возвращаться на позиции за очередной группой...». Правда?.. Нет?..
Операция по эвакуации войск Одесского укрепрайона прошла исключительно успешно. И по замыслу, и по исполнению она не имеет аналогов в мировой военной практике. Потери ничтожны.
Подрывные группы, оставленные в городе, уничтожили всё, что только представляло для врага какую-то ценность. Подожгли даже школы.
Утром жители еще только догадывались, что произошло. Многие по привычке отправились на Новый рынок.
Вокруг втихаря и уже открыто, - хоть и с опаской, - грабили продовольственные магазины.
В лавках трещали стекла. Тащили ширпотреб, спички, мыло, продукты.
На Новом рынке всегда было довольно люмпена и ворья. Эта публика охотно меняла добытое продовольствие на спиртное. Со спиртным у населения проблем не было. В городе огромные запасы сахара.
На Новом рынке прозвучал очередной аккорд одесской драмы.
Рано утром над рынком появились краснозвездные самолеты. Заход, пологий разворот, и на головы горожан россыпью летят бомбы.
Убитых мирных жителей было около сотни. Грубые красного цвета осколки посекли стены домов. Ракушечная пыль засыпала лица убитых.
Такие же осколочные бомбы рвали в клочья возле нынешнего Музея морского флота. Во время обороны там был устроен склад конфискованных у якобы ненадежного населения радиоприемников. Утром народ поспешил за своим добром... Вокруг здания, на брусчатке, тоже лежали жертвы.
Под вечер в город начали входить румынские части.
Они появились со стороны Шкодовой горы. Спустились на улицу Балковскую, оттуда направились в центр.
Колонны сочились солдат за солдатом; пропадал страх; хлопанье по брусчатке тысяч подметок меняло тональность.
Под ногами шуршали листовки, призывающие к обороне. Около 17-ти часов войска двинулись по Садовой в сторону Дерибасовской. Знаменитая Дерибасовская встречала оккупантов табличками «улица Чкалова». До этого она была имени какого-то революционера Лассаля.
Старинное название ей вернут именно румыны.
Солдаты были чисто одеты, выбриты. На головах каски, иногда высокие несуразные пилотки.
«С рожками», - шептались в толпе. Красивы и живописны горные стрелки в беретах.
Эти румыны едва походили на тех измученных пехотинцев, которых привозили с передовой в качестве пленных.
Идея ввести в город первыми части, не участвовавшие в ожесточенных боях — ловкий политический ход. Окопники, ежедневно получавшие ответную пайку из контратак и плотных корабельных обстрелов, для демонстрации силы годились мало.
Отдельные подразделения сидели в кузовах чешских трехосных «Шкод». Штабные машины были сплошь немецкого производства. Вскоре в Одессе начнут собирать румынские «Форды». На заводе «Кинап».
Люди в хаки, проходящие мимо толпы, закрытых окон и осторожных, пугливых штор, назывались забытым словом «солдат». У нас «боец», «воин», если матрос - то «краснофлотец». Звание солдат вернется в наш строй после Сталинградской победы.
Румынские солдаты бросали на городские дома удивленные взгляды провинциалов. «Крестьянское войско», - заметил кто-то в толпе. Наши бойцы называли их по-другому: «Грабь-армия».
Что только не находили в отбитых окопах, даже свертки с дамским бельем. К поясам привязывали утюги. Любили чугунные - а-ля натюрель, так сказать.
Жадная нищета!
В одном из боев подстрелили солдата с необычной фигурой. Оказалось, у него на спине была крепко привязана швейная машинка. Так и пошел в атаку, побоявшись, что трофей «уведут» в родном окопе.
Женщина, дворник одного из дворов, вынесла на тротуар дорогую икону. Она искренне — от всей души - благословила проходящих солдат.
«Мульценэску» - то есть, «большое спасибо», но двор запомнили, пришли через несколько дней, и дорогую икону забрали.
Ходить по квартирам это войско приступит уже следующим утром. Будут для проформы спрашивать про оружие: «Пушка?..», но сразу начнут лазать в банки, набирать полные пригоршни сахара и жевать.
Во дворах про румын ещё отважно кричат: «Турки пришли!» «Турки» суют в карманы шинелей мыло, одеколон. Все подряд, руки мелькают. В этот день даже не грабят или забирают, а больше воруют.
Одна из одесситок, разозлившись на непрошенного гостя, засовывает руку к нему в карман, чтобы забрать свою бутылочку одеколона. Отважно вытолкав в спину ошарашенного румына, она замечает - этот одеколон чужой. Наверное, «турок» спер у соседей. Старший в группе пишет на дверях «проверенной» парадной «Controlat».
Следующая волна — спустя несколько часов, - относится к предыдущему обыску иронично: «Да в этом городе тащить еще и тащить!»
Первый день полон взаимной растерянности. У оккупантов: «Неужели?..». И жителей: «Бросили...».
Десятки тысяч еще живых жителей этого города уже списаны как инвентарь. До бензинового вознесения на небеса, массовых убийств на Люстдорфской дороге, остается два дня.
Лик луны напоминает косу.
Дети на Коблевской и возле Нового рынка с интересом собирают осколки бомб.
Аккуратные, серые - немецкого производства.
Красные, грубые - это наши...
Обыкновение войны становится абсолютным.